Материализм.
147. Отчего анатомы, физиологи и вообще те, кто занимается естественными науками, так часто склоняются к материализму?
« Физиолог соотносит всё с тем, что он видит. Гордыня людей, мнящих себя всезнающими и не допускающими мысли о том, будто что-то может превзойти их понимание. Само их знание преисполняет этих людей самонадеянности; они полагают, будто в природе не может быть ничего от них сокрытого ».
148. Не прискорбно ли, что материализм является следствием тех самых исследований, которые, напротив, должны были бы показать человеку превосходство и величие Разума, правящего Вселенной? Надо ли из этого заключить, что исследования эти опасны?
« Неправда то, будто материализм – это следствие подобных исследований: просто человек сам извлекает из исследований ложные выводы, так как он способен злоупотреблять чем угодно, даже самым прекрасным. Небытие, однако, страшит их более, чем они желают показать, и в так называемых сильных духом больше бахвальства, чем мужества. Большинство из них материалисты лишь потому, что им нечем заполнить эту пустоту; у разверзающейся пред ними бездны укажите им точку опоры – и они спешно ухватятся за возможность спастись ».
Есть люди, которые, из-за какого-то искажения разума, видят в органических существах лишь действие материи и сводят к этому все наши действия. В теле человеческом они увидели лишь электрическую машину; механизм жизни они изучали лишь как работу органов тела; они часто видели, как жизнь угасает с разрывом связующей нити, но они не видели ничего, кроме этой нити; они искали, не остаётся ли там ещё чего, и поскольку не находили ничего, кроме омертвевшей материи, не видели, как ускользает душа, и не могли поймать её каким-либо образом, то из этого заключили, что всё это – свойства материи, и что, таким образом, после смерти остаётся небытие мысли; печальный следствие, если бы только оно было так: потому что тогда добро и зло были бы бесцельны; человек оказался бы созданным лишь для того, чтобы думать лишь о самом себе и ставить превыше всего удовлетворение своих материальных удовольствий; общественные узы оказались бы разорванными, а самые святые чувства и привязанности безвозвратно утерянными и разбитыми. К счастью, идеи эти очень далеки от того, чтобы быть всеобщими, можно даже сказать, что они не являются общепризнанными, представляя собой лишь отдельные мнения, так как нигде они не были возведены в ранг учения. Общество, основанное на таких началах, несло бы в себе самом зародыш своего распада, и члены его пожирали бы друг друга, как хищные звери.
У человека есть инстинктивная мысль о том, что не всё кончается для него вместе с жизнью; он страшится небытия. Тщетно он гонит от себя мысли о будущем: когда наступает последний миг, мало тех, кто не спрашивал бы себя, что станется с ним; потому что в самой идее о том, чтобы безвозвратно уйти из жизни, есть что-то душераздирающее. Действительно, кто смог бы безразлично взирать на своё полное и окончательное отделение от всего, что дорого ему, от всего, что он любил? Кто смог бы бесстрастно смотреть на разверзающуюся перед ним огромную бездну небытия, в которой навсегда канут все наши способности и силы, все наши надежды, и сказать себе: «Да! От меня не останется ничего, ничего, кроме пустоты. Всё кончено для меня безвозвратно, скоро само воспоминание обо мне сотрётся в памяти тех, что пережили меня, а вскоре за этим не останется никакого следа и о пребывании моём на земле. Даже добро, совершённое мной, будет забыто неблагодарными, которые многим обязаны мне; и ничего, чтобы компенсировать всё это, никакой перспективы, кроме той, что тело моё будут грызть черви! ».
Разве не ужасает, не леденит душу эта картина? Религия учит нас, что так не может быть, и разум подтверждает нам это; но это будущее существование, смутное и неопределённое, не содержит в себе ничего, что бы удовлетворяло любовь нашу к положительному, и именно это порождает у многих сомненье. Пусть у нас есть душа, но что такое наша душа? Обладает ли она какой-то формою и наружностью? Ограниченное она существо или неопределённое? Одни говорят, что она – дыхание Божье, другие – что искра, третьи – будто часть великого Целого, жизненное и разумное начало; но о чём всё это говорит нам? Что нам до того, есть ли у нас душа, если после она теряется в безбрежности, словно капля в водах океана?! Утрата индивидуальности – не то же ли это для нас, что и небытие? Ещё говорят, что душа нематериальна; но ни одна нематериальная вещь не может как-то соотнестись с нами, для нас она – ничто. Религия также учит нас, что счастливы или несчастны мы будем в зависимости от содеянного нами добра и зла; но каково оно тогда, это счастье, ожидающее нас в Царстве Божьем? Является ли оно каким-то блаженством, вечным созерцанием, единственное занятие которого состоит исключительно в том, чтобы петь хвалу Создателю? А адское пламя – это реальность или символ? Сама церковь понимает его именно в этом последнем смысле, но каковы тогда эти страдания? Где оно, это место посмертных мук? Словом, что делается, что наблюдается в мире том, который ожидает нас всех? Никто, говорят, не вернулся оттуда, чтоб поведать нам это. Это заблуждение, и миссия спиритизма в том и состоит, чтоб просветить нас на этот счёт, чтобы не рассуждениями, а с помощью самих фактов позволить нам как бы дотронуться до будущности этой и увидеть её своими глазами. Благодаря спиритическим общениям, грядущая жизнь не является более смутным предположением, какой-то возможностью, которую каждый понимает на свой лад, которое поэты приукрашивают фантазиями и расписывают аллегориями, вводящими нас в заблуждение; теперь это – сама реальность, проступающая перед нами, так как никто иной, как сами умершие приходят обрисовать нам своё положение, поведать нам, чем они заняты, дать нам возможность, если только позволительно так выразиться, наблюдать все перипетии новой их жизни и тем показать нам ту участь, какая неизбежно предназначена и нам в зависимости от наших заслуг и поступков. Есть ли в этом чтото антирелигиозное? Наоборот, ведь скептики обретают здесь веру, а у равнодушных появляются интерес и энтузиазм. Значит, спиритизм – это самый могучий пособник религии. И если это так, то лишь потому, что Бог позволяет это, дозволяет ради того, чтоб укрепить неуверенные надежды наши и вернуть нас на путь добра через видение будущего.
